Километрах в двухстах с небольшим от Вологды, затерявшись в глуши северных лесов, на высоком и живописном берегу реки Сухоны, там, где речка Усть-Печеньга впадает в Сухону, стоит Покровский храм. Храму уже более 300 лет, местный купец в память о своей покойной жене установил в нем иконостас из белого итальянского мрамора.
К сожалению редеет русская деревня, прихожан уже меньше, но окрестные жители любят свой храм и о нем заботятся.
Предлагаем нашим читателям небольшой рассказ о двухдневном путешествии в Северную Фиваиду, на Вологодчину.

Мы, это небольшая группа путешественников из Питера. На поезде — до Вологды, далее на машине в глубинку, под древний русский город Тотьму. Крепким морозом и ясным солнечным днем встретила нас Усть-Печеньга.
«Ну вот, слава Богу»,-крестимся на синие купола храма, и наша машина, немого пробуксовав в снегу, остановилась у покосившегося заснеженного дома. Тут живет мать Сергия, немногие знают, что она в монашеском постриге, а потому называют ее по-привычному, по-деревенски — Фаина. По скрипучим от мороза да от древности ступеням подымаемся в избу.
— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас, — стучим кулаком о косяк. Так принято в монастырях, пока не услышишь в ответ «Аминь», входить не принято.
— Аа-ми-нь, — еле слышится ответ изнутри избы. Заходим в дом, крестимся на иконы. — Мать Сергия, ты где?
— Да тут я, а кто это? — слышим мы звонкий, с печи, голос хозяйки дома.
Мать Сергия, в валенках да телогрейке сидит на печи, нас увидала, чуть Псалтирь из рук не выронила.
— Охоньки, да не ужто отец Евгений пожаловал, да не один.
— Ой-ой-ой! Ведь лет пять, а то и более не видались…
Слезла с печи, давай рассказывать про свое житие-бытие. Мать Сергию уже лет двадцать как знаю, не изменилась совсем, ну разве что постарела чуток.
— Мне ведь милый уже восемьдесять пять, а все Господь терпит,- вздыхает.
Вспоминаем как в лес по чернику за грибами ходили, немного говорим о былом.
— Старые то люди помнят еще, а уж молодежь-то нынче нет, — сетует мать Сергия. Немного говорим о храме, что выстоял в непростые безбожные годы. Мало кто помнит теперь, как было в те годы.
— А ведь на том берегу бабка Апполинарья жила, Царство Небесное, так она помнила еще, как в конце двадцатых годов прошлого века к ним батюшка с матушкой приходили на Святках, Христа славили, стол им накрывали, ждали. Это был отец Философ, последний священник этого храма. А потом гонения начались, храм закрыли, да зерно в нем хранили.
— Да, — говорю, = Апполинарью помню, застал еще, чаем поила, и это все рассказывала. Дом ее на другом берегу Сухоны, в Любавчихе, еще стоит.
— А после войны уж, — продолжает, — храм открыли, в сорок шестом. Отец Николай Образцов был первым послевоенным священником, прямо из лагерей, как указ получил, так сразу и к нам пришел. Говорят, бабы на сенокосе были, лето, вдруг идет какой то старичок, на босу ногу, лапотки в руке несет да узелок: «Мне бы как к церкви пройти», — спрашивает. А бабы ему: «А ты кто да откуда, уж больно худ да и одежда рваная вся». «Да вот, — говорит, — священник ваш теперь буду, получил указ, будем церкву открывать». Бабы — в слезы, да неужто храм откроют. Вот, так, мы ведь никто ничего не писали, а помрем, так и не узнают, как оно все было непросто.
— А может чайку?
— Не, мать Сергия, нас, — говорим, — еще дальше ждут, да баню натопили. Холодно тут у вас в избе-то, — подстраиваюсь под местный говор, — зябко.
— Да, — кивает головой Сергия, — не знаю как и перезимую, февраль-то лютый бывает. Ну, Господь не оставит.
Прощаемся, оставляем гостиницы и едем к храму.
От холода даже собаки не лают, пасть не хотят открывать, только смотрят на нас, взглядом провожают. Не лето. В другое время года давно бы уж лаем провожали.
Рядом с храмом сторожка, дым из трубы валит, это ее дня нас топят. Входим в избу, крестимся на образа с горящей перед ними лампадой. Видать нас уже ждут. А вот и хозяева. Это семья, живут на Мысу, в соседней деревне. Владимир и Жанна, и детей у них много. Храм как раз у них под присмотром.Но не только. Вечером уже, машину ставим у храма, местные мужики подошли, мол, кто да откуда, интересуются. Молодцы. А то ведь храм уже грабили, бывало.
Нас ведут на обед, все из русской печи. За обедом расспросы да рассказы, чего тут и как у них на селе. Про храм, про батюшку, что недавно назначили — радуются. Про то, как на святки дети по избам ходили, Христа славили.
— Жаль народу мало стало, — переживает Жанна. — деревни пустеют. Старые умирают, а молодежь не село не едет. Только на лето оживает все, городские приезжают.
— Вот, размышляю и никак понять не могу, — рассуждает дальше, — зачем такой храм чудный в такой глуши, и народу-то нет никого. Автобусы и те нынче не ходят — отменили. Добираться стало совсем плохо. Наверное, промысел Божий какой-то особенный, раз устоял в те годы, значит ради чего-то стоит тут красота такая…
В последние годы, как поселились тут Владимир с Жанной, много было сделано по хозяйству, ведь храм — их забота.
Сидим в натопленной избе, под образами. Прибежали дети. Пришел и уселся на лавку кот Барсик. Тихо течет беседа. А в чугунке, только что из печи, топленое молоко. Мы видим его в упаковках на прилавке магазина, а тут — с пылу, с жару.
Звездное небо, хрустящий и искрящийся снег. К вечеру вновь задымились трубы на избах, мороз крепчал. Идем к храму и в нашу жарко натопленную сторожку. Тихо мерцает лампада. Нас ждут металлические кованные кровати и толстенные тюфяки.
На ночь небольшое чтение вслух. Лесков. Про льва старца Герасима. Все внимают чтению.
Ну вот, пора: «В руце Твои, Господи Иисусе Христе Боже мой, предаю дух мой…» Отходим ко сну, а на завтра — в Питер.
Аминь. И Богу слава!

Прот. Евгений Палюлин.
Январь 2014